Тайна Предсказания Смерти в Мастере и Маргарите
В самом начале романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» есть один очень интересный момент, где Воланд разговаривает с Берлиозом и поэтом Бездомным на скамейке, на Патриарших прудах и предсказывает Берлиозу его скорую смерть под колёсами трамвая.
Весьма интересно, что в своём предсказании смерти Воланд использует астрологическую терминологию. Причём, Булгаков вкладывает астрологическое предсказание в уста Воланда очень ненавязчиво и как бы между делом, не акцентируя на них особого внимания читателя. Поскольку я преподаю Ведическую Астрологию, то это меня очень заинтересовало и я решил проверить, а соответствует ли это астрологическое предсказание картине и причинам смерти Берлиоза, описанным в романе. Или, все-таки, Михаил Булгаков вставил их в свой роман просто ради «красного словца», для того чтобы напустить побольше мистического тумана?
Сказать, что я был удивлен результатами своего исследования, значит, ничего не сказать. Я был просто поражён потрясающей точностью и астрологической грамотностью этого предсказания смерти!
Итак, давайте вспомним фразу, которую произносит Воланд, предсказывая смерть Берлиозу. Он говорит: «Раз, два, Меркурий во втором доме. Луна ушла. Вечер шесть, семь несчастье. Вам отрежут голову!»
Проанализируем эту фразу с точки зрения Ведической Астрологии.
Начнём с Меркурия. Меркурий в Ведической Астрологии отвечает за Движение. То есть, любое движение, независимо от того, что именно движется и как оно движется, управляется Планетой Меркурий. Итак, Воланд показывает Берлиозу причину его смерти. Упоминая Планету Меркурий, он говорит, что смерть Берлиоза наступит от Движения. И если мы вспомним картину его смерти, то мы можем увидеть, что она произошла именно от Движения, причём, не от одного, а сразу от трех различных движений, которые волей Судьбы сложились в смертельную ситуацию.
Первое неловкое движение — это поскальзывание на подсолнечном масле. Как мы помним, именно это неловкое движение поскальзывания и отправило Берлиоза под колёса трамвая.
Второе движение — это движение самого трамвая, колесами которого Берлиозу отрезало голову.
Третье движение — это неловкое движение проливания того самого подсолнечного масла, которое совершила девушка Аннушка.
Таким образом, мы видим, что смерть Берлиоза наступила от трех Движений. То есть, его смерть была вызвана Планетой Меркурий, поскольку Меркурий, как я уже сказал, отвечает за Движение.
Следующий момент. Воланд говорит: «Меркурий во втором доме». В Ведической Астрологии существует такое понятие как «дома». Дома — это части гороскопа, каждая из которых на поверхностном уровне отвечает за определенную сферу жизни, а на более глубоком уровне «дома» соответствуют различным слоям нашего подсознания. В каждом «доме» содержится кармический код, указывающий на конкретные детали развития Судьбы челавека. Всего в Астрологии существует двенадцать домов. Кроме того, в Ведической Астрологии Джйотиш существует такое понятие, как «дома смерти». Их два, и это — второй и седьмой дома. «Дома смерти» содержат в себе информацию о причинах смерти хозяина гороскопа. Таким образом, произнося фразу: «Меркурий во втором доме», Воланд астрологически абсолютно грамотно определяет причину смерти Берлиоза как «Смерть от Движения»!
Более того, каждый дом в Ведической Астрологии соответствует вполне определенной части тела челавека [1]. То есть, всё челавеческое тело разделено на двенадцать зон, каждая из которых управляется одним из двенадцати домов. Так вот, второй дом в Ведической Астрологии соответствует лицу и шее. А если мы с Вами вспомним о том, что колеса трамвая проехали Берлиозу именно по шее, то мы увидим еще одно совершенно потрясающее астрологическое соответствие, заложенное Михаилом Булгаковым в свой роман. Таким образом, фраза Воланда «Меркурий во втором доме», содержит в себе не только указание на смерть от движения, но и показывает также конкретную область тела, повреждение которой принесет смерть. То есть, фраза: «Меркурий во втором доме» в этом контексте означает: «Смерть от Движения в области шеи». Именно такая ситуация, как известно, впоследствии и реализовалась.
Кроме того, что второй дом является «домом смерти», в астрологии он также отвечает за речь. Еще более удивительно, что не только второй дом, но и Планета Меркурий также связана с речью. Если задуматься о том, почему Воланд вообще появился перед Берлиозом и поэтом Бездомным на Патриарших прудах, то мы увидим, что, по замыслу Булгакова, Сатана в облике Воланда появился для того, чтобы наказать Берлиоза за его богохульную речь, за его утверждение о том, что Христа не было на Свете. Таким образом, произнося фразу: «Меркурий во втором доме», Булгаков устами Воланда показывает не только поверхностные и, так сказать, «материалистические» причины смерти своего персонажа, он указывает нам еще и на глубинные кармические причины, а именно — он указывает на речевое оскорбление в адрес Христа, которое и послужило на тонком плане, так сказать, «пусковым механизмом» смерти.
Сейчас давайте рассмотрим следующую часть фразы Воланда. Он говорит: «Луна ушла». Луна в Ведической Астрологии отвечает за Женское Начало. Таким образом, этими словами Воланд показывает Берлиозу, что его смерть придет от Женского Начала. Как мы помним, водителем трамвая была именно «русская женщина комсомолка», и подсолнечное масло на рельсы тоже пролила представительница Женского Начала — девушка Аннушка. Совершив это судьбоносное для Берлиоза неловкое движение, девушка Аннушка спокойно ушла. «Луна ушла». Есть и еще более глубокое значение слов: «Луна ушла». Лунная энергия в Ведической Астрологии является поддерживающей и благоприятной, она подобна энергии матери, которая питает своего ребенка. Так вот, фраза «Луна ушла» означает также и то, что от Берлиоза ушла эта поддерживающая и благоприятная энергия Луны, то есть, он как бы лишился покровительства Женского Начала. Именно поэтому он стал доступен для такой неожиданной смерти.
Но и это еще не все!
Кроме Женского Начала, Луна в Ведической Астрологии также отвечает за все жидкости и процесс питания человека. А, поскольку подсолнечное масло, на котором поскользнулся Берлиоз — это, одновременно и продукт питания, и жидкость, то мы видим ещё одно потрясающе точное астрологическое соответствие.
Просто поразительно, как глубоко и совершенно гений Булгакова сумел зашифровать всю картину смерти своего персонажа в одной короткой фразе! Возникает вопрос: «Откуда Михаил Булгаков знал такие глубокие и тонкие нюансы Ведической Астрологии?» Я ответственно заявляю, что такое потрясающе точное предсказание смерти никак не могло «получиться случайно». Поскольку это мое исследование является уникальным, и я являюсь обладателем авторского права на него, то это означает, что ни один астролог до меня со времен Булгакова не расшифровывал этого предсказания смерти. Но как же его смог сделать сам Михаил Булгаков? Вот в чем вопрос! У меня есть две версии, которые объясняют этот удивительный факт. Первая, и наиболее вероятная, говорит о том, что Булгаков был настолько сильным медиумом, что напрямую считывал в виде текста (сегодня это называется «ченнеллинг») и записывал Знание Ведической Астрологии (а, скорее всего, и другой текст своих гениальных произведений) прямо в Потоке, с тонкого плана Вселенной, непосредственно во время написания своей книги. И вторая версия: Булгаков еще в те темные советские времена откуда-то знал такие тонкости Ведической Астрологии, которых не знают даже подавляющее большинство современных ведических астрологов. Но это, конечно же, маловероятно, ведь нигде нет никаких упоминаний о том, что Булгаков был хоть как-то связан с Астрологией, хотя ведьмы в его романе появляются, естественно, вовсе не случайно, а в связи с его интересом к Ведам.
Источник
Текст книги «Моби Дик, или Белый Кит»
Автор книги: Герман Мелвилл
Жанр: Морские приключения, Приключения
Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Глава LXXIII
Стабб и Фласк убивают настоящего кита, а затем ведут между собой беседу
Не следует забывать о том, что все это время на борту у «Пекода» болтается гигантская кашалотова голова. Однако ей придется повисеть там еще некоторое время, покуда мы сумеем к ней вернуться. Сейчас у нас иные неотложные дела, и единственное, что мы можем сделать насчет головы, это молить небеса, чтобы выдержали тали.
За прошедшую ночь и последовавшее за ней утро дрейфующий «Пекод» отнесло в такие воды, где желтые пятна планктона, разбросанные там и сям, весьма убедительно свидетельствовали о присутствии настоящих китов – разновидности левиафана, о тайной близости которых мало кто сейчас помышлял. И хотя весь экипаж с единодушным презрением относился к охоте на этих жалких животных и хотя «Пекоду» вовсе и не было поручено промышлять их и он встречал немало настоящих китов у острова Крозе, ни разу не спустив вельботы, – именно теперь, когда был добыт и обезглавлен кашалот, ко всеобщему великому удивлению, было объявлено, что в этот день, если представится возможность, будет предпринята охота на настоящего кита.
И возможность не замедлила представиться. С подветренной стороны были замечены высокие фонтаны, и два вельбота – Стабба и Фласка – отвалили от борта и ушли в погоню. Все дальше и дальше отгребали они и наконец почти скрылись из виду даже у мачтовых дозорных. Но вдруг сверху заметили далеко впереди участок вспенившейся белой воды, и вскоре дозорные сообщили, что не то один, не то оба вельбота подбили кита. Прошло еще немного времени, и обе лодки снова можно было видеть с палубы простым глазом; кит буксировал их прямо на «Пекод». Чудовище было уже так близко от судна, что казалось, оно намерено протаранить корпус; но вдруг, взбив страшный водоворот футах в сорока от борта, оно скрылось под водой, словно поднырнуло под киль «Пекода». «Руби, руби линь!» – кричали с корабля лодкам, которым угрожала гибель от неизбежного, казалось, столкновения с корпусом судна. Но у них в бочонках оставалось еще много линя, к тому же и кит уходил в глубину не так уж стремительно, поэтому они поспешили вытравить побольше линя, в то же время что было мочи налегая на весла, чтобы проскочить перед судном. Несколько мгновений судьба их висела на волоске, они еще послабляли натянувшийся линь, одновременно изо всех сил работая веслами, и обе эти соперничающие силы, казалось, вот-вот утянут их под воду. Но им нужно было вырваться вперед всего на каких-нибудь несколько футов. И они не сдавались, покуда им это не удалось. Но тут стремительный трепет, точно молния, пробежал вдоль по корпусу судна: это натянутый линь, задевая днище, вдруг показался из воды под корабельным носом; тугой до гудения, он так и дрожал, разбрасывая брызги, которые падали в воду, словно осколки стекла; а дальше по носу показался и сам кит, и вельботы снова могли беспрепятственно мчаться вперед. Но замученный кит резко сбавил скорость и, слепо меняя курс, стал обходить «Пекод» с кормы, волоча за собой вельботы и описывая замкнутый круг.
Тем временем на вельботах все выбирали и выбирали лини, пока наконец не подтянулись к киту почти вплотную с обоих боков; теперь дело было за Стаббом и Фласком с их острогами; и так, еще и еще раз огибая «Пекод», шла, приближаясь к концу, эта битва; а несметные стаи акул, окружавшие прежде тушу кашалота, ринулись на свежепролитую кровь, с жадностью прикладываясь к каждой новой ране, как израильтяне, должно быть, припадали к забившим из рассеченной скалы родникам.
Но вот кит выпустил черный фонтан, рванулся со страшной силой, извергнул поглощенную прежде пищу и, перевернувшись на спину, трупом закачался на волнах.
Пока командиры обоих вельботов привязывали тросы к его плавникам и подготавливали тушу к буксировке, между ними произошел небольшой разговор.
– И зачем только старику понадобилась эта груда тухлого сала, ума не приложу, – проговорил Стабб, кривясь от отвращения из-за необходимости возиться с этим презренным левиафаном.
– Зачем? – переспросил Фласк, сворачивая в бухту свободный конец. – А разве ты не слышал, что судно, у которого хоть однажды висела одновременно по правому борту голова кашалота, а по левому – голова настоящего кита, неужели ж ты не слышал, Стабб, что такому судну никогда не пойти на дно?
– Да уж не знаю, я только слыхал, как говорил об этом наш желторожий призрак Федалла, а уж он-то, видно, знает все на свете о приметах и заговорах. Только боюсь я, как бы он не заговорил наш корабль до полной негодности. Не по душе мне этот молодчик, Стабб. Замечал ты, Стабб, как у него клык торчит, будто в змеиную голову вставленный?
– Да чтоб ему потонуть! Я на него и не смотрю никогда; но дай только мне срок… Как-нибудь темной ночью, если он будет стоять у борта и если по соседству никого не будет, уж я тогда, Фласк, посмотришь… – И он многозначительно указал обеими руками в глубину. – Вот, помяни мое слово! Знаешь, Фласк, сдается мне, что Федалла – переодетый дьявол. Ты веришь в эти бабушкины сказки, будто он был запрятан в трюме судна? Говорю тебе, он дьявол. А хвост мы не видим просто потому, что он его прячет; он его, наверно, свертывает в бухту и носит в кармане. Чтоб ему лопнуть! Вспомни-ка, ведь он все время требует пакли, чтобы насовать в носы своих сапог.
– Он и спит, не снимая сапог, верно? У него и койки даже нет, но я много раз видел, как он ночью лежит на бухте каната.
– Ясное дело, это все из-за своего проклятого хвоста; он, должно быть, тогда раскручивает его и опускает в середину бухты.
– И что только за дела у него со стариком?
– Между ними, верно, будет договор какой или сделка.
– Сделка? О чем бы это?
– Ну а как же, нашему старику во что бы то ни стало подавай Белого Кита, вот дьявол и обхаживает его, хочет сделку с ним заключить: если он согласится отдать серебряные часы, или душу, или там еще что-нибудь, тогда этот ему Моби Дика выдаст.
– Ну, знаешь, Стабб, это уж ты хватил, да как же это Федалла его уговорит?
– Уж не знаю, Фласк, да только дьявол – он парень хитрый да и злобный. Знаешь, рассказывают, приходит он один раз на старый флагман джентльмен джентльменом, помахивает себе хвостом, будто так и надо, и спрашивает, у себя ли старый адмирал. Ну, адмирал у себя был, вот он и спрашивает дьявола, что, мол, вам нужно. Дьявол копытом шаркнул и говорит: «Мне нужен Джон». – «Зачем?» – спрашивает адмирал. А дьявол как заорет на него: «А вам какое дело? Нужен он мне, и дело с концом!» – «Берите», – говорит адмирал. И вот, ей-богу, Фласк, пусть я проглочу этого кита в один присест, если бедняга Джон и оглянуться не успел, а уж дьявол наградил его азиатской холерой. Однако постой, вы вроде уже там кончили? Тогда пошли, потащим его и пришвартуем к борту.
– Я, помнится мне, слышал когда-то эту историю, что ты мне сейчас рассказал, – заметил Фласк, когда оба вельбота с трудом поволокли наконец свой груз к судну. – А вот где – не припомню.
– Может, в «Трех испанцах»? Ты, верно, читал о приключениях этих кровавых убийц, а?
– Нет, и в глаза никогда этой книги не видел, хотя слыхать слыхал, это верно. Но ты мне лучше вот что скажи, Стабб: ты думаешь, тот дьявол, о котором ты сейчас рассказывал, и тот, который, ты говоришь, у нас на «Пекоде», – это один и тот же?
– А я и тот человек, который помогал тебе забить этого кита, – не одно и то же? Разве дьявол не вечно живет? Слыхал ли кто, чтобы дьявол умер? Ты когда-нибудь видел священника, который бы носил по дьяволу траур? А если у дьявола нашелся ключ, чтобы пробраться в каюту к адмиралу, неужели ты думаешь, ему трудно пролезть через клюз? Ну-ка отвечай, мистер Фласк!
– А сколько, по-твоему, Федалле лет, Стабб?
– Видишь нашу грот-мачту? – отозвался тот, указывая на корабль. – Ну так вот, это у нас будет единица; теперь возьми все бочарные обручи, что хранятся в трюме «Пекода», и нанижи их в ряд позади мачты на манер нулей, понял? Но это еще даже начала Федаллиных лет не составит. Собери хоть все обручи у всех бондарей на свете, все равно тебе нулей не хватит.
– Но послушай, Стабб, я думаю, ты немного прихвастнул, когда говорил, что хочешь сунуть нашего Федаллу в море, если подвернется удобный случай. Ведь раз он действительно уже так стар, что никаких нулей не хватит, и раз он будет жить вечно, что толку швырять его за борт, скажи на милость?
– Хоть искупать его хорошенько.
– Но ведь он обратно приползет.
– Тогда еще раз его окунуть, так и купать все время.
– А ну как ему взбредет в голову искупать тебя, а? Искупать и потопить, тогда что?
– Пусть только попробует, я б ему тогда таких фонарей под глазами насадил, что он бы долго не отважился совать свою рожу в адмиральскую каюту, не говоря уж о нижней палубе, где он живет, или о верхней, где так любит шнырять. Черт бы взял этого дьявола! Фласк, неужели ты думал, что я дьявола побоюсь? Да кто его боится, кроме старого адмирала, который не решается схватить его и заковать в кандалы, как он того заслуживает, и позволяет ему вместо этого расхаживать повсюду и воровать людей; мало того, адмирал с ним соглашение подписал: кого дьявол сворует, того адмирал ему еще и поджарит. Хорош адмирал!
– Ты думаешь, Федалла хочет своровать капитана Ахава?
– Думаю? Погоди, Фласк, ты сам увидишь. Только я теперь буду за ним следить, и если замечу что-нибудь очень уж подозрительное, я сразу цап его за шиворот и скажу: «Эй, Вельзевул, не делай этого!» А если он начнет пыжиться, клянусь Богом, я выхвачу у него хвост из кармана, подволоку его к лебедке и так начну крутить и подтягивать, что он у него с корнем оторвется, понятно тебе? А уж тогда, я думаю, он завиляет своим обрубком и уберется восвояси и даже хвост поджать не сможет.
– А что ты сделаешь с хвостом, Стабб?
– Как «что»? Продам пастуху вместо кнута, когда домой вернемся, что ж еще?
– А теперь скажи по чести, Стабб, ты все это всерьез говоришь и говорил?
– Всерьез или не всерьез, а вот мы уже и до корабля добрались.
С палубы послышалась команда швартовать кита по левому борту, где уже свешивались приготовленные цепи и прочий такелаж.
– Ну, что я говорил? – сказал Фласк. – Вот увидишь, скоро мы подвесим голову этого кита прямо напротив кашалотовой.
Прошло еще немного времени, и слова Фласка подтвердились. Если прежде «Пекод» круто кренился в сторону кашалотовой головы, то теперь с другой головой в виде противовеса он снова выровнял осадку; хотя и сейчас, как вы легко себе представите, приходилось ему довольно тяжко. Так, если вы подвесите с одного борта голову Локка, вас сразу на одну сторону и перетянет, но подвесьте с другого борта голову Канта – и вы снова выровняетесь, хоть вам и будет изрядно тяжело. Некоторые умы так всю жизнь и балансируют. Эх, глупцы, глупцы, да вышвырните вы за борт это двуглавое бремя – то-то легко и просто будет вам плыть своим курсом.
Процедура разделки туши, после того как настоящий кит оказывается пришвартованным к борту, обычно мало чем отличается от той, какая имеет место в случае с кашалотом; только у кашалота голова отделяется целиком, а у настоящего кита сначала вырезают и поднимают на палубу губы и язык вместе со знаменитым китовым усом, прикрепленным к нёбу. Однако на этот раз ничего подобного проделано не было. Туши обоих китов остались плавать за кормой, и нагруженный двумя головами корабль раскачивался на волнах, весьма сильно напоминая собой вьючного мула, трусящего под тяжестью двух переполненных корзин.
Между тем Федалла молча разглядывал голову настоящего кита, то и дело переводя взгляд с ее глубоких морщин на линии своей ладони. Ахав по воле случая стоял неподалеку, так что тень его падала на парса, а от самого парса если и падала тень, то она все равно сливалась с тенью Ахава, только, быть может, слегка удлиняя ее.
И видя это, занятые работой матросы обменивались кое-какими фантастическими соображениями.
Глава LXXIV
Голова кашалота – сравнительное описание
Голова хорошо, а две лучше, и два огромных кита содвинули свои головы; последуем и мы их примеру и попробуем вместе кое в чем разобраться.
Кашалот и настоящий кит – это наиболее примечательные члены великого Ордена левиафанов in Folio. Это единственные разновидности, на которых человеком учрежден регулярный промысел. Для нантакетского моряка они представляют собой две крайности среди всех известных китовых пород. А поскольку внешнее различие между ними очевиднее всего сказывается в строении их голов, и поскольку обе эти головы висят в настоящий момент за бортами «Пекода», и поскольку мы можем переходить от одной к другой, просто пересекая палубу, – где еще, хотелось бы мне знать, представится нам такой удобный случай для занятий практической цетологией?
Прежде всего вас поражает общий контраст. Обе головы, разумеется, чрезвычайно массивны; но кашалоту присуща какая-то математическая симметрия, которой явно недостает настоящему киту. В кашалотовой голове куда больше характерности. При взгляде на нее вы невольно осознаете все несравненное превосходство его всепроникающей величавости. А в данном случае эта величавость еще усугублялась окраской его макушки – сероватой в крапинку, что служило доказательством его преклонного возраста и обширного жизненного опыта. Словом, то был, как говорят у нас на промысле, «седой кит».
Теперь мы остановимся на том, в чем наименее ярко сказывается различие между этими головами, а именно на их важнейших органах: ухе и глазе. Если как следует приглядеться, то на обеих головах, далеко сбоку, возле того места, где сходятся у них челюсти, можно обнаружить небольшой глаз, лишенный век и напоминающий глаз жеребенка, настолько он своими размерами не соответствует величине головы.
А столь своеобразное, боковое, положение китового глаза ясно указывает на то, что кит не может видеть предмета, находящегося прямо перед ним, как он не может видеть того, что у него позади. Иначе говоря, положение китового глаза совпадает с положением человеческого уха; так что вы сами можете представить себе, каково бы вам пришлось, если бы вы могли видеть только с боков, ушами. Оказалось бы, что ваше поле зрения простирается не более как на тридцать градусов вперед и примерно на столько же назад. И если бы среди бела дня ваш злейший враг шел прямо на вас с кинжалом в поднятой руке, вы бы точно так же не заметили его, как если бы он подкрадывался сзади. Одним словом, у вас было бы теперь, так сказать, две спины и в то же время два переда (с боков): ибо где, в конечном счете, у человека перед? Там, разумеется, где у него глаза.
Но это еще не все; в то время как у прочих животных, кого ни возьми, глаза по большей части расположены таким образом, чтобы их зрительная сила сливалась, передавая в мозг одно, а не два изображения, особое расположение китовых глаз, безнадежно разделенных многими кубическими футами мяса, которое вздымается между ними, наподобие огромной горы между двумя озерами в долинах, – оно, безусловно, полностью разъединяет те два образа, которые запечатлеваются в двух ничем не связанных между собою органах. Благодаря этому кит имеет ясную картину справа и не менее ясную картину слева; а все, что заключено посередине, должно представляться ему полным мраком и небытием. Иначе говоря, человек глядит на мир из своей сторожки через одно двустворчатое окно. А вот у кита эти две створки вставлены порознь, окна-то получается два, да вид через них выходит искаженный. Об этой особенности китового зрения на промысле забывать нельзя; пусть вспомнит о ней и читатель, когда у нас до этого дело дойдет.
Тут в связи со зрением левиафана можно было бы поднять один весьма интересный и запутанный вопрос. Но я вынужден ограничиться лишь кое-какими намеками. Пока и поскольку при свете у человека глаза открыты, самый акт видения совершается независимо от его воли; то есть он не может не видеть тех предметов, которые находятся перед ним. Однако жизненный опыт учит нас, что, какой бы широкий круг предметов ни охватывал за раз без разбора взгляд человека, никто не может в одно и то же мгновение разглядеть подробно и тщательно какие-либо два предмета – большие или маленькие, безразлично; пусть они даже лежат один подле другого. И если бы вы смогли разъединить эти два предмета и окружить каждый кольцом непроницаемой тьмы, тогда, чтобы рассмотреть один из них, сосредоточив на нем все свое внимание, вы должны на время совершенно изгнать из вашего сознания другой. Ну, а у кита как получается? Сами по себе оба его глаза, разумеется, действуют одновременно; но неужели же мозг его настолько вместительнее, разностороннее и тоньше, чем человеческий, что он в одно и то же время может тщательно рассматривать два отдельных предмета: один с одного бока, а другой – с другого? И если это так, то он достоин не меньшего восхищения, чем человек, способный одновременно доказывать две теоремы Эвклида. Право же, если разобраться хорошенько, такое сопоставление вполне оправданно.
Быть может, у меня это не более как праздная игра воображения, но мне всегда представлялось, что необъяснимая привычка некоторых китов без толку менять, уходя от преследования нескольких вельботов, скорость и направление, их робость и непонятная пугливость – все это, по-моему, косвенно проистекает из бесплодного раздвоения воли, вызванного их двойственным и диаметрально расходящимся зрением.
Ухо кита – предмет не менее любопытный, чем его глаз.
Если вы никогда не были знакомы с левиафаньим семейством, вы могли бы целый год рыскать по этим двум головам, тщетно пытаясь отыскать на них орган слуха. Китовое ухо совершенно лишено какой бы то ни было наружной раковины, да и самое отверстие так удивительно мало, что в него едва войдет гусиное перо. Расположено оно чуть позади глаза. Здесь необходимо отметить следующее важное различие между кашалотом и настоящим китом: в то время как у первого ухо образует некоторое углубление, у второго оно полностью закрыто гладкой и ровной перепонкой и снаружи совершенно незаметно.
Не удивительно ли, что столь огромное существо, как кит, видит мир таким крошечным глазом и слышит громы ухом, которое куда меньше заячьего? Но будь его глаза величиной с линзы в большом телескопе Гершеля, будь уши его просторны, как врата кафедральных соборов, разве стал бы он от этого дальше видеть и лучше слышать? Вовсе нет. Для чего же тогда вы стремитесь иметь «широкий» ум? Пусть лучше он будет тонким.
Теперь воспользуемся всеми мыслимыми рычагами и паровыми лебедками и перевернем голову кашалота, затем, подставив лестницу, взберемся на нее и заглянем к нему в пасть; не будь эта голова отделена от туловища, мы даже могли бы с фонарем в руке спуститься в великую Мамонтову Пещеру его желудка. Однако ухватимся за этот зуб и оглядимся. Какая же это красивая и чистая пасть! С пола до потолка она выстлана или завешана сверкающей белой пеленой, шелковистой, как подвенечная парча.
Теперь выйдем и посмотрим на эту колоссальную нижнюю челюсть, напоминающую длинную и узкую крышку огромной табакерки. Если же вы сумеете приподнять ее у себя над головой, открыв ряды унизавших ее зубов, тогда она становится похожа на грандиозные опускные ворота, и таковыми она и оказывается для многих несчастных рыбаков, которых пригвождают, смыкаясь, эти страшные шипы. Но еще куда ужаснее кажется она, когда видишь ее в бездонной морской пучине, где ты вдруг замечаешь свирепого кашалота, плывущего в глубине с разинутой пастью, так что его чудовищная челюсть, достигающая футов пятнадцати в длину, торчит вниз под прямым углом к его телу – ну настоящий корабельный бушприт, и все тут. Кашалот этот не мертв, он просто не в духе, затосковал, может быть, захандрил и так разленился, что мышцы его челюстей расслабли, и он плывет в этаком непристойном виде – живой упрек всему китовому племени, которое, со своей стороны, клянет его, наверное, и призывает на него Божий намордник.
В большинстве случаев нижняя челюсть кашалота – без труда отделяемая опытным специалистом – поднимается на палубу, где из нее выдергивают зубы для пополнения запасов той твердой белой китовой кости, из какой рыбаки изготовляют всевозможные забавные предметы, включая трости, зонтовые ручки и рукоятки хлыстов.
Челюсть с трудом, с надсадой, точно якорь, подымают на борт; и когда приходит время – спустя несколько дней после окончания других работ, – Квикег, Дэггу и Тэштиго, все трое искусные зубодеры, принимаются за дело. Квикег острой фленшерной лопатой надрезает десны; после этого челюсть крепят за рамы, сверху подвешивают тали и при их помощи вытягивают зуб за зубом, как мичиганские быки выкорчевывают дубовые пни на дикой лесной просеке. Зубов обычно бывает сорок два, у старых китов они часто сточены, но не затронуты гниением и не запломбированы на наш людской манер. В довершение всего самую челюсть распиливают на полосы, которые используются как стропила при постройке домов.
Источник
