Деревья. М. И. Цветаева

Моему чешскому другу,
Анне Антоновне Тесковой

В смертных изверясь,
Зачароваться не тщусь.
В старческий вереск,
В среброскользящую сушь,

— Пусть моей тени
Славу трубят трубачи! —
В вереск-потери,
В вереск-сухие ручьи.

Старческий вереск!
Голого камня нарост!
Удостоверясь
В тождестве наших сиротств,

Сняв и отринув
Клочья последней парчи —
В вереск-руины,
В вереск-сухие ручьи.

Жизнь: двоедушье
Дружб и удушье уродств.
Седью и сушью
(Ибо вожатый — суров),

Ввысь, где рябина
Краше Давида-Царя!
В вереск-седины,
В вереск-сухие моря.

5 сентября 1922

Когда обидой — опилась
Душа разгневанная,
Когда семижды зареклась
Сражаться с демонами —

Не с теми, ливнями огней
В бездну нисхлёстнутыми:
С земными низостями дней,
С людскими косностями —

Деревья! К вам иду! Спастись
От рёва рыночного!
Вашими вымахами ввысь
Как сердце выдышано!

Дуб богоборческий! В бои
Всем корнем шествующий!
Ивы-провидицы мои!
Березы-девственницы!

Вяз — яростный Авессалом,
На пытке вздыбленная
Сосна — ты, уст моих псалом:
Горечь рябиновая.

К вам! В живоплещущую ртуть
Листвы — пусть рушащейся!
Впервые руки распахнуть!
Забросить рукописи!

Зеленых отсветов рои.
Как в руки — плещущие.
Простоволосые мои,
Мои трепещущие!

8 сентября 1922

Купальщицами, в легкий круг
Сбитыми, стаей
Нимф-охранительниц — и вдруг
Гривы взметая

В закинутости лбов и рук,
— Свиток развитый! —
В пляске кончающейся вдруг
Взмахом защиты —

Длинную руку на бедро.
Вытянув выю.
Березовое серебро,
Ручьи живые!

9 сентября 1922

Други! Братственный сонм!
Вы, чьим взмахом сметен
След обиды земной.
Лес! — Элизиум мой!

В громком таборе дружб
Собутыльница душ
Кончу, трезвость избрав,
День — в тишайшем из братств.

Ах, с топочущих стогн
В легкий жертвенный огнь
Рощ! В великий покой
Мхов! В струение хвой.

Древа вещая весть!
Лес, вещающий: Есть
Здесь, над сбродом кривизн —
Совершенная жизнь:

Где ни рабств, ни уродств,
Там, где всё во весь рост,
Там, где правда видней:
По ту сторону дней.

17 сентября 1922

Беглецы? — Вестовые?
Отзовись, коль живые!
Чернецы верховые,
В чащах Бога узрев?

Сколько мчащих сандалий!
Сколько пышущих зданий!
Сколько гончих и ланей —
В убеганье дерев!

Лес! Ты нынче — наездник!
То, что люди болезнью
Называют: последней
Судорогою древес —

Это — в платье просторном
Отрок, нектаром вскормлен.
Это — сразу и с корнем
Ввысь сорвавшийся лес!

Нет, иное: не хлопья —
В сухолистом потопе!
Вижу: опрометь копий,
Слышу: рокот кровей!

И в разверстой хламиде
Пролетая — кто видел?!
То Саул за Давидом:
Смуглой смертью своей!

Не краской, не кистью!
Свет — царство его, ибо сед.
Ложь — красные листья:
Здесь свет, попирающий цвет.

Цвет, попранный светом.
Свет — цвету пятою на грудь.
Не в этом, не в этом
ли: тайна, и сила и суть

Осеннего леса?
Над тихою заводью дней
Как будто завеса
Рванулась — и грозно за ней.

Как будто бы сына
Провидишь сквозь ризу разлук —
Слова: Палестина
Встают, и Элизиум вдруг.

Струенье. Сквоженье.
Сквозь трепетов мелкую вязь —
Свет, смерти блаженнее
И — обрывается связь.

Осенняя седость.
Ты, Гётевский апофеоз!
Здесь многое спелось,
А больше еще — расплелось.

Так светят седины:
Так древние главы семьи —
Последнего сына,
Последнейшего из семи —

В последние двери —
Простертым свечением рук.
(Я краске не верю!
Здесь пурпур — последний из слуг!)

. Уже и не светом:
Каким-то свеченьем светясь.
Не в этом, не в этом
ли — и обрывается связь.

Так светят пустыни.
И — больше сказав, чем могла:
Пески Палестины,
Элизиума купола.

8—9 октября 1922

Та, что без видения спала —
Вздрогнула и встала.
В строгой постепенности псалма,
Зрительною ска́лой —

Сонмы просыпающихся тел:
Руки! — Руки! — Руки!
Словно воинство под градом стрел,
Спелое для муки.

Свитки рассыпающихся в прах
Риз, сквозных как сети.
Руки, прикрывающие пах,
(Девственниц!) — и плети

Старческих, не знающих стыда.
Отроческих — птицы!
Конницею на трубу суда!
Стан по поясницу

Выпростав из гробовых пелен —
Взлет седобородый:
Есмь! — Переселенье! — Легион!
Целые народы

Выходцев! — На милость и на гнев!
Види! — Буди! — Вспомни!
. Несколько взбегающих дерев
Вечером, на всхолмье.

12 октября 1922

Кто-то едет — к смертной победе.
У деревьев — жесты трагедий.
Иудеи — жертвенный танец!
У деревьев — трепеты таинств.

Это — заговор против века:
Веса, счета, времени, дроби.
Се — разодранная завеса:
У деревьев — жесты надгробий.

Кто-то едет. Небо — как въезд.
У деревьев — жесты торжеств.

Каким наитием,
Какими истинами,
О чем шумите вы,
Разливы лиственные?

Какой неистовой
Сивиллы таинствами —
О чем шумите вы,
О чем беспамятствуете?

Что в вашем веяньи?
Но знаю — лечите
Обиду Времени —
Прохладой Вечности.

Но юным гением
Восстав — порочите
Ложь лицезрения
Перстом заочности.

Чтоб вновь, как некогда,
Земля — казалась нам.
Чтобы под веками
Свершались замыслы.

Чтобы монетами
Чудес — не чваниться!
Чтобы под веками
Свершались таинства!

И прочь от прочности!
И прочь от срочности!
В поток! — В пророчества
Речами косвенными.

Листва ли — листьями?
Сивилла ль — выстонала?
. Лавины лиственные,
Руины лиственные.

Источник

Флоропоэтика Марины Цветаевой

«А разве вы не знаете, что в стихах ; все о себе?»
Анна Ахматова

Вот отчего у восточной стены,
В зарослях крепкой малины,
Темная свежая ветвь бузины…
Словно письмо от Марины.
Анна Ахматова

С каким деревом вы себя отождествляете, читатель? Наверное, в отличие от поэтов, ни с каким. Чаще себя сравнивают с животными. Толстый и добрый, значит вомбат. Худой и хитрый, значит Рейнеке Лис. А помните: «Я – чайка»? Пришвин утверждал, что он гриб мухомор, его тоже нельзя есть. А вот Марина Цветаева сравнила себя даже не с деревом, с кустом. О «Бузине» и «Кусте» Цветаевой литераторы написали тома, а что может сказать о них эколог в несколько строк?

Экология наука об отношениях всего со всем. Если человек восхищается красотой цветка, у него обыденное, потребительское сознание. Если поэт воспевает красоту цветка, нагромождая метафоры и гиперболы у него сознание обыденное тоже. Если поэт вступает в диалог с растением, его сознание мы называем экологическим. Именно такое сознание у крупных поэтов и, конечно, у Цветаевой.

Что нужно кусту — от меня?
Имущему — от неимущей!

В отношении между растением и человеком создается новая реальность, не менее достоверная, чем отношения растений друг с другом или птицами. И только поэты осознают, что природа, словно Кастальский Ключ, первична, сущность ее неисчерпаема, и каждый получает из него лишь глоток. Бузина куст и, как у всех кустов, у нее множество стволов и главного среди них не найти. Кусты ниже деревьев, поэтому с ними легче вступать в диалоги.

Есть в нашей природе райские уголки. Они существуют только потому, что их открыли ботаники и поэты. Блок как писатель родился в Шахматово, Ботаник Кауфман открыл Окскую флору. Таруса, провинциальный городок, где и через полвека, как рассказывал Паустовский, тоже любивший Тарусу, после Цветаевой не было ни света, ни водопровода, ни новых домов. Клен Блока из Шахматово, бузина, конечно, из Тарусы, русского Барбизона для художников, место благословенной тишины. Там, на берегах Оки, Цветаева провела летом первые десять лет жизни. В огороде бузина … а почему не в лесу? Ботаники до сих пор спорят, дикое растение бузина, или культурное. Посаженное в парке оно легко уходит из культуры и бродит по окрестностям, а то вдруг является ниоткуда и поселяется возле калитки. Проходят годы, бабушкин сад давно заброшен, а бузина растет. Бузина многолика. Смерть подарила герою сказки из романа Роулинг непобедимую, зловещую бузинную палочку, но из ветки бузины можно сделать дудочку и перекликаться с соловьями, недаром называют в народе бузину пищальником. Для человека бузина ядовита, но птицы едят ее ягоды с наслаждением, именно птицам предназначены ее кисти. В Москве возле старого родного дома поэта росла липа. Вернувшись из эмиграции, Цветаева липе обрадовалась, но просила Ахматову никому об этой липе не рассказывать: как бы не вырубили. А кто посмеет вырубить бузину? Издревле на Руси это суеверно считалось делом опасным для здоровья. Бузина всегда одинока, вы не найдете зарослей бузины. Одинока и неприкаянна всю жизнь была Цветаева.

Но что привлекает поэта в растениях больше всего? Конечно, краски. Редкое растение столь разнообразно приветствует нас в разное время года, как бузина. Весной из ее огромных почек, на фоне красно-бурых молодых ветвей, появляются не простые листья, трехпалые ладони. И ладони эти багровые, пурпуровые, явившиеся словно из осени. Говорят, такие листья притягивают тепло. Наверное, они притягивают и пение птиц, и шум весеннего ветра. Тишина наступает ранним летом. Именно тогда на огороде зелень бузины кажется особенно яркой на фоне почти голой земли.

Бузина моих глаз зеленей

Мы выбираем свой цвет в зависимости от темперамента и настроения. Кому-то по душе желтые мимозы, обещающие счастья, кому-то, в минуты беззащитности, голубые незабудки, а кто-то предпочитает просто зеленые листья. Зеленый цвет спокойный, он нужен для обретения тишины. Цветаева выбирает красный, а, может быть, красный цвет выбрал ее? Сущность Цветаевой — ярко-зеленая. И права Ахматова, когда говорит не о красных кистях, о свежих ветвях бузины. Красный цвет выбрал ее, но хотела она того же, что и куст бузины – творчества и тишины. Ведь глаза у нее были зеленые. Зеленая Таруса ушла в прошлое, как ушло детство, как ушла в прошлое сгоревшая Москва, сгоревшая не от пожара, от красной кори. Говорят, бузина ее тоже осталась в детстве, но разве мы не ощущаем самость и через десятилетия, разве в юности это не мы? Как ни странно, красный цвет в природе, особенно в сибирской природе, редок. Видят его только тропические бабочки, но не пчелы. Видит его Цветаева. Но это не ее родной цвет. «Бузина казнена». Кому могут понравиться казни? «На ваш безумный мир ответ один — отказ». Она писала об этом и в последнем послании к Пастернаку, сравнивая себя с Пастернаком и Рильке. Активный красный цвет подстать ее приобретенному темпераменту и вызывает она такой же темпераментный ответ у бузины.

А нужно! иначе б не шел
Мне в очи, и в мысли, и в уши.
Не нужно б — тогда бы не цвел
Мне прямо в разверстую душу

А вот черная бузина бывает тоже редко. Это случается когда становятся малочисленными птицы, бывает времена, когда не летают стаи свиристелей, дроздов и даже воробьи на время куда-то исчезают. И тогда висят и зимой и летом на рябинах и кустах бузины черные ягоды. Они невостребованны, как долго невостребованны были стихи Цветаевой в зарубежье и на родине.

Флоропоэтику двести лет назад понимали как язык влюбленных. Живому растению была уготована роль мертвого шифра в письме. Через сто лет растение стало полноправным участником в поэзии Ахматовой, Пастернака, Цветаевой. Человек лучше понимал себя в диалоге с растением, а растение обретало новое существование, в реально жизни невозможное. В последнее время экологическое сознание в обществе исчезает, становится все более прагматическим. Люди обращаются к растению, чтобы его съесть, или использовать его целебную силу. Если вы хотите сохранить душевное здоровье, читатель, возьмите томик Цветаевой, прочитайте «Бузину» или «Куст», вступайте в диалоги с кустами и деревьями, и вам не нужны будут ни сонники, ни травники, и может быть, вы задумаетесь, жизнь какого растения вам по душе. Удачи.

Источник

В мире растений и животных

В мире растений и животных

Марина Ивановна Цветаева. Из записной книжки 1919–1920 гг.:

Природа на меня действует несравненно сильнее (искусства. — Сост.), природа — часть меня, за небо душу отдам.

Поняла: в природе — просто отмечаю — мне дороже то, что наверху: солнце, небо, деревья — tout се qui plane[8]. Чего я не люблю в природе, это подробностей: — tout се qui grouille[9], изобилия ее не люблю, землю мало люблю. (Люблю сухую, как камень, чтобы нога, как копыто.)

В природе, должно быть, я люблю ее Романтизм, ее Высокий Лад. Меня не тянет ни к огороду (подробности), ни к сажанию и выращиванию, — я не Мать — вечернее небо (апофеоз, где все мои боги!) меня опьяняет больше, чем запах весенней земли. — Вспаханная земля! — это не сводит меня с ума — непосредственно — мне надо стать другой — другим! — чтобы это полюбить. Это не родилось со мной. Когда я говорю «на ласковой земле», «на землю нежную» я вижу большие, большие деревья и людей под ними.

Это не искусственность — я же не люблю искусства! — это та моя — во всем — особенность, как в выборе людей, книг, платьев.

Вспаханная земля мне ближе Лаокоона, но оба мне— в общем — не нужны.

Вспаханная земля — это и Младенчество и Мать — умиляюсь, преклоняюсь и прохожу мимо.

Кроме того, я в природе чувствую обиду, — слишком всему и всем в ней не до меня. Я хочу, мне надо, чтобы меня любили.

Поэтому мои 2 тополя перед крыльцом мне, пожалуй, дороже больших лесов, они — волей неволей за 6 лет успели привыкнуть ко мне, отметить меня, — кто так часто на рассвете глядел на них с крыльца?

Что я еще люблю в природе: это превозможение. Опасные переходы — скалы, горы, 30-тиверстные прогулки, — действенность!

Чтобы все устали, а я нет! Чтобы все боялись, а я перепрыгнула! Чтобы никто ничего не нес, а я всё! И чтобы все жаловались, а я бежала! — Приключение! — Авантюру! — Казанову в природе. И не только Казанову!

В природе — в такой природе — я более, чем когда-либо — тот юный спартанец с лисенком.

Больно — трудно — ноги не идут, — нет, буду смеяться, буду бежать, возьму на себя все тяжести!

Чем труднее — тем лучше! Только тогда живу.

Ту блаженную, божественную, олимпийскую природу, где я только зритель, я д б не люблю par exces de sensibilite[10] — и опустошает она меня так только потому что я ее слишком сильно чувствую, — каждое дуновение

— Как Музыка — как любовь [12; 159–161].

Ариадна Сергеевна Эфрон:

С природой была связана воистину кровными узами, любила ее — горы, скалы, лес — языческой обожествляющей и вместе с тем преодолевающей ее любовью, без примеси созерцательности, поэтому с морем, которого не одолеть ни пешком, ни вплавь, не знала что делать. Просто любоваться им не умела [1; 144–145].

Марина Ивановна Цветаева. Из письма А. А. Тесковой. St. Gilles-sur-Vie, 8 июня 1926 г.:

Океан. Сознаю величие, но не люблю (никогда не любила моря, только раз, в первый раз — в детстве, под знаком пушкинского: «Прощай, свободная стихия!»).

Она свободная, а я на ней — связанная. Свобода моря равна только моей несвободе на нем. Что мне с морем делать? Глядеть. Мне этого мало. Плавать? Не люблю горизонтального положения. Плавать, ведь это лежать, ехать. Я люблю вертикаль: ходьбу, гору. Равнодействующую сил: высоты и моей. На Океане я зритель: в театре: полулежа: в ложе. Пляж — партер. Люблю в театре только раёк (верх), т. е. горы, которых здесь нет.

Кроме того, море либо устрашает, либо разнеживает. Море слишком похоже на любовь. Не люблю любви. (Сидеть и ждать, что она со мной сделает.) Люблю дружбу: гору… [8; 346]

Ариадна Сергеевна Эфрон:

Низменный, равнинный пейзаж удручал ее, так же, как сырые, болотистые, камышовые места, так же, как влажные месяцы года, когда почва становится недостоверной под ногой пешехода, а горизонт расплывчат.

Навсегда родными в памяти ее остались Таруса ее детства и Коктебель — юности, их она искала постоянно и изредка находила в холмистости бывших «королевских охотничьих угодий» Медонского леса, в гористости, красках и запахах Средиземноморского побережья.

Легко переносила жару, трудно — холод.

Была равнодушна к срезанным цветам, к букетам, ко всему, распускающемуся в вазах или в горшках на подоконниках; цветам же, растущим в садах, предпочитала, за их мускулистость и долговечность, — плющ, вереск, дикий виноград, кустарники.

Ценила умное вмешательство человека в природу, его сотворчество с ней: парки, плотины, дороги [1; 145].

Татьяна Николаевна Астапова:

Мы в Петровско-Разумовском раннею весной (1910 г. — Сост). С нами и Цветаева. Мы приехали на маленьком паровичке, совершавшем сюда свой путь каждые полчаса от Бутырской заставы, и здесь, среди полей и лесов, всем стало легко и радостно. Вот Цветаева ловит лягушку, подносит к близоруким глазам, внимательно рассматривает, стоящая рядом Лопатина испуганно отскакивает. Цветаеву это забавляет, ей хочется подразнить, она подходит ближе. Лопатина отмахивается руками и наконец спасается бегством. За ней легко несется Цветаева с болтающейся лягушкой на вытянутой руке. Из группы девочек раздаются упреки, призывы прекратить погоню. Я стояла поодаль и смотрела на них со стороны. Лопатина с ее визгом, искаженным от страха лицом была жалка, а бег-полет Цветаевой показался мне красивым. Ведунья! Потом Цветаева внезапно остановилась, отбросила лягушку в сторону, пошла прочь [1:47–48].

Анастасия Ивановна Цветаева:

С 1907 по 1910 год. И подоконники она уставила горшками комнатных растений. Любимый ее цветок был «серолист» из семейства бегоний, листья которого усыпаны серебряным узором [16, 176].

Елена Александровна Извольская:

Привязывалась к кошкам и собакам так же страстно, как и к человеческим существам [1; 402].

Ариадна Сергеевна Эфрон:

(В комнате М. И. в Борисоглебском переулке в Москве, на стене.) Можно было погладить висевшую на ней красиво выделанную серо-голубую шкурку, подбитую красным сукном и отороченную суконными же зубчиками. Это — шкурка маминого любимого кота Кусаки, которого она привезла крохотным котенком из Крыма, везла 3 суток, за пазухой блузки-матроски. Кусака был умный, всё понимал, как собака, и даже лучше. Он был настолько умен, что даже понимал назначение моего ночного горшочка и лучше, чем я сама, — с превеликим трудом и старанием пользовался им, цепляясь всеми четырьмя лапами за скользкие эмалированные его края. Вороватая кухарка, которую мама уволила, в отместку отравила Кусаку. Издыхающий Кусака, весь в пене, с всклокоченной, потускневшей шерстью, приполз через всю квартиру к маме — прощаться — и так и умер у нее на руках. Мама плакала навзрыд, я тоже голосила, а по том мы сели на извозчика и повезли дохлого Кусаку к скорняку. Тот предложил увековечить кота «как живого» — чтобы он вроде как бы крался за птичкой по ветке вроде как бы настоящего дерева! Несмотря на то что птичку скорняк предлагал совершенно даром, в виде премии, мама не согласилась уродовать нашего Кусаку — и вот он превратился в эту самую шкурку, висящую на стене.

(Помню, еще до всякого кухаркиного вмешательства Кусака как-то раз заболел — ветеринар выписал рецепт, который мама долго хранила как образец непрофессионального стихотворства. Рецепт кошачьей микстуры гласил:

«Каждый час по чайной ложке

Госпожи Эфрон».) [18:402–403]

Марина Ивановна Цветаева. В записи О. А. Мочаловой:

Кошками не брезгаю, пускай спят на голове, как они это любят. Удивительна их манера появляться, осторожность при прохождении между вещами [1:491].

Ольга Алексеевна Мочалова:

Как только Марина Цветаева вошла в мою комнату, она бросилась обнимать и ласкать кота Василия и кошку Зосю. Зося имела особенный успех [1; 491].

Ариадна Сергеевна Эфрон:

Сидим в столовой, обедаем за круглым нашим столом, собственно, только начинаем обедать — только что подали суп. Вдруг треск, короткий грохот, за ним дребезг, разверзается небо, и на стол, на самую его середину, падает наш черный пудель Джек. Все, как по команде, вскакивают, а Джек, разбрасывая лапами приборы и куски хлеба, в звоне битой посуды и катящихся по полу салфеточных колец, спрыгивает со стола и с поджатым хвостом убегает в детскую. За ним тянется след вермишели и бульона. Секунда всеобщего молчания, потом говор, хохот, смятение… Где-то на чердаке Джек нашел лазейку, через которую выбрался на крышу, и, бегая там, угодил в потолочное окно нашей столовой. Рама подалась под его тяжестью, и Джек рухнул прямо на стол, к счастью, ничего себе не повредив и перебив сравнительно немного посуды.

Джек был угольно черный, конечно, стриженый по пуделиной моде, умница и добряк [18; 409].

Марина Ивановна Цветаева. Из письма Р. М. Рильке. St. Gilles-sur-Vie, 12 мая 1926 г.:

Твоя карандашная запись (так ли это называется? нет, лучше помета!) — легкое ласковое слово: к собаке. Милый, это переносит меня в мое детство, в мои одиннадцать лет, то есть в Шварцвальд, в саму его глубь. И воспитательница (ее звали фройляйн Бринк, и она была омерзительна) говорит: «Этой дьявольской девчонке Марине можно все простить, когда она произносит: «собака!»» (Собака — от восторга и нежности и нетерпения — завывая — с тремя а-а-а. То были не породистые собаки, — уличные!) Райнер, величайшее счастье, блаженство прижаться своим лбом к собачьему, глаза в глаза, а собака, удивленная, оторопевшая и польщенная (не каждый же день случается!), начинает ворчать. И тогда зажимаешь ей обеими руками пасть — ведь может и укусить, от одного умиления! — и целуешь. Много раз подряд [9; 60].

Наталия Викторовна Резникова:

Как сейчас вижу стол и швейную машинку, в окнах зелень и сирень. М. И. на коленях перед собакой. Прятала глаза в шерсти — я даже немного боялась. «Ты мое божество!» — и кормила собаку принесенными обрезками мяса (большой пакет) [1; 385].

Марина Ивановна Цветаева. Из письма А. А. Тесковой. St. Gilles-sur-Vie, 1926 г.:

…Ваша открытка. Взглянув, я почувствовала странное волнение. В чем дело? Деревья. Деревья, которые я не видела в Париже (фабричный район), которых не вижу здесь (один песок). Деревья, которые люблю больше всего на свете. У моря я у моря, в лесу я — в лесу: mitten drinnen[11]. У моря я в гостях (ненавижу гостить, такой расход любезности!), в лесу я дома, одна, сама своя. Я, по чести, не люблю моря и не думаю, чтобы его можно было любить. Оно несоизмеримо больше меня, я им подавлена. И величие его — не родственное (оттого подавлена!). Всякое величие родственное, но иное величие исключает понятие родства. Таково море. Я охотно отказываюсь (м. б. неохотно, но… приходится!) от родственности в жизни, но с вещью (Ding) я роднюсь. Пусть меня не любят люди, но деревья пусть меня любят. Море меня не любит.

На Вашей открытке деревья явственно протягивают мне руки, и открытка больше взволновала меня, чем море (даже Океан!), в котором я в тот день купалась. В море я купаюсь, в листве я тону [8; 349].

Татьяна Николаевна Кванина:

В конце сентября или октября 1939 года (точно не помню) мы с мужем, писателем Н. Я. Москвиным, поехали в Голицыне, в Дом творчества. После обеда все пошли гулять. Центром всего и всех по-прежнему была Цветаева. Ходили по какой-то заросшей травой дороге, через какие-то небольшие полянки с редкими деревьями. За одним из поворотов я увидела одинокое деревце — юное, прямое, ровное. Проходя мимо, погладила его (деревья часто кажутся мне очеловеченными). Как оказалось позже, Марина Ивановна заметила, что я погладила дерево, и это (что для Марины Ивановны примечательно) положило начало нашим дружеским отношениям, если можно так назвать стеснительное преклонение с моей стороны и дружеское расположение со стороны М. Цветаевой, которой было свойственно приукрашивать и идеализировать людей, ей чем-то симпатичных.

В первом же ко мне письме (от 17 ноября 1940 года) Марина Ивановна пишет:

«…Это письмо идет издалека. Оно пишется уже целый год — с какой-то прогулки — с каким-то особенным деревом (круглой сосной?), по которому Вы узнавали den Weg zuruck[12]. Такое особенное дерево… Ну вот, Таня, если у Вас хватило Ваших больших глаз на его особенность, может быть, хватит и на мою. Что касается деревьев, я в полный серьез говорю Вам, что каждый раз, когда человек при мне отмечает: данный дуб — за прямость, или данный клен — за роскошь, или данную иву — за плач ее, я чувствую себя польщенной, точно меня любят и хвалят, и в молодости моей вывод был скор: этот человек не может не любить меня…»

Однажды Марина Ивановна сразу же, как я только вошла, даже как-то торопливо и нетерпеливо оделась, и мы вышли. Марина Ивановна так же торопливо повела меня через какие-то проходные дворы и закоулки, но довольно скоро остановилась и сказала: «Ну вот. Здесь!»

Это была узкая улица, деревянный высокий забор, ворота, с одной стороны которых была запертая калитка, с другой — встроенная в небольшую нишу скамейка. Мы сели. «Смотрите», — сказала Марина Ивановна, показав чуть вправо, на дерево, и откинулась в глубь ниши, чтобы мне было виднее. Был вечер. Горел какой-то уличный фонарь, не помню, была ли луна, но листья на дереве от освещения казались серебряными. От небольшого ветерка все это чуть вздрагивало, переливалось, блестело. Это было прекрасно! «Ну вот», — опять повторила Марина Ивановна. В голосе ее было удовлетворение: она сделала царский подарок [1; 469–470, 474].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Читайте также

Вы любите животных?

Вы любите животных? Две дрессировщицы собак хвастаются: — Моя Джильда читает газеты! — Знаю. Мне про это говорил мой Шарик. (Из тетрадки в клеточку. Май 1962 года) Вернувшись в Москву после гастрольной поездки в Японию, я узнал, что меня разыскивают с «Мосфильма» из группы

В мире животных

В мире животных Про Вадима Жука я уже рассказывал в этой книжке. А еще среди моих друзей есть замечательный фотограф Юрий Лев и великолепная поэтесса Рената Муха. Если вы еще не читали ее дивных маленьких стихов, то вот вам, для знакомства: Потомки бывают умнее, чем предки,

Глава 8. Томми «О том, как самая легендарная в мире любовь была в одно мгновение снизведена до самого знаменитого в мире сломанного ногтя»

Глава 8. Томми «О том, как самая легендарная в мире любовь была в одно мгновение снизведена до самого знаменитого в мире сломанного ногтя» Я выложу тебе всё, чувак: С тех пор как Винс вернулся в группу, мне не нравилось направление, в котором мы начали двигаться, т. к. это

II. «Дом животных»

II. «Дом животных» Первый день в школе был для Тура кошмаром. Вопреки всем школьным установкам мать добилась того, что его приняли сразу во второй класс. И первые годы ему не давала покоя мысль, что он самый маленький в классе. Трудно было отделаться от чувства

[О животных]

[О животных] Собаки и барсук Замечательный народ охотники, и все они очень разны, но в одном пункте одинаковы — это когда начинаются рассказы про охоту. Так как я тоже был охотник, то, сознаюсь, любил про охоту поговорить. Не знаю, как другие, а я, рассказывая разные случаи,

Любил ли Гитлер животных?

Любил ли Гитлер животных? При ответе на этот вопрос определенный интерес может представлять случай, произошедший в 1933 году. Утром 20 апреля в мой номер зашел гаулейтер Хофер из Инсбрука и попросил помочь ему доставить подарок Гитлеру ко дню рождения. Я спросил, что он

The Animals: в мире «Животных»

The Animals: в мире «Животных» От большинства групп «Британского вторжения» The Animals отличались не только самым пугающим названием (в этом с ними могли соперничать разве что The Zombies), но и самым серьезным подходом к американскому ритм-энд-блюзу. Они были фанатами черной музыки и

В мире животных

В мире животных «Пытаются, я бы даже сказал грубее, раздувать какие-то политические жабры для того, чтобы заработать капитал какой-то».(Из интервью РТР. 23.08.2000.)«Никаких экспериментов здесь не будет. Над крысами пускай эксперименты проводят». (В адрес правительства насчет

О животных

О животных «Лебедь» Было это 22 июля. Когда М. Н. потянула за сигнальную веревочку, я узнала ее и, не спеша, пошла открывать дверь, представляя при этом, что вот она войдет, мы молча пожмем друг другу руки и только через несколько секунд заговорим — так обычно бывало. Но на

О некоторых животных.

О некоторых животных. В разное время в разных детских книжках я читала описания многих животных, в том числе описание льва. В связи с этим вспоминаю такой случай: нашей маленькой слепоглухонемой девочке Марусе купили для занятий игрушечных животных — льва, свинью, лошадь,

«Отец животных»

«Отец животных» В тот же день, когда Альфред Брем отправился в экспедицию и выехал в Санкт-Петербург, вышел в свет первый том исправленного и расширенного второго издания «Жизни животных», которое начало свое победное шествие по миру в 1864 году.Он начал обдумывать данный

ИНДЕЙСКИЕ КУЛЬТЫ СВЯЩЕННЫХ РАСТЕНИЙ

ИНДЕЙСКИЕ КУЛЬТЫ СВЯЩЕННЫХ РАСТЕНИЙ Многие племена и народы Центральной Америки владели своей священной, скрытой последние пять сотен лет и скрываемой сегодня культурой священных растений — энтеоге-нов. Слово «энтеоген» (дословно с греческого «становление

Изучение природы. Метаморфоза растений

Изучение природы. Метаморфоза растений Созерцая и исследуя явления природы во время итальянского путешествия и после него, Гёте напряженно искал ответа на основополагающий вопрос: «Что есть «неизменяющиеся качества», которые сохраняются при любых трансформациях

2. Бербанковские методы выведения растений

2. Бербанковские методы выведения растений Только тот, кому хоть раз в жизни удалось из семени яблони, косточки вишни или сливы вырастить новое дерево и сорвать с него первый плод, может по-настоящему оценить трудности и длительность такой работы. Поэтому не удивительно,

Источник